Воспоминания подушки
Да, много я на своем веку повидала, много разного насмотрелась, много разного наслушалась…
А всё потому что я не какая-то там “кроватная” подушка, не подушка для сна, а благородная бархатная подушка, в тон зеленому дивану и креслам на резных ножках. Поэтому и покупали меня не по весу пуха гусиного, и не по размеру, а чтобы, как говорил покойный мажордом, “дополнить собой композицию”. Хотя, сказать по правде, покупали не только меня, а полдюжины таких же, но где они сейчас? Где, спрошу я вас? Были, да все кончились. Кого моль поела за годы долгие, кого болонка злючая растрепала, кого в камин кинули, хотя обо всем по-порядку…
Всего и не упомнишь уже, хотя некоторые эпизоды врезались в память крепко. Наверно, всё от того, что вещи мы, подушки, неодушевленные, поэтому, верно, и можем лучше людей учуять, распознать, что на уме у этих “одушевленных”…
Сладко вспоминать, как княгиня наша, тогда еще девица рыжеволосая, мной как оружием размахивала, “отбивалась” от напористого поручика — игры у них были такие до женитьбы. Времена те хорошие были, довольные. И хороший человек наш поручик был, жалко недолго пожил, всё виной пуля шальная, что его на охоте зацепила.
Внучки да племяннички княгини, вот они, напротив, чувств нежных ни друг к другу, ни ко княгине, особо не испытывали. Богатство только ее любили, хотели через наследство его к рукам прибрать. Княгиня наша тогда болеть сильно начала, уже в летах она была преклонных. Так и не решилась снова замуж выйти, после того как овдовела. Вот и ждали все родственнички, шепотом на нашем диване переговаривались. И на меня всё косились, примеряли меня в руках. Может, шушукались, помочь через меня княгине-бабушке, а то что так сильно мучается… Ой как не хотелось мне тогда пособницей их ужасного плана стать, хорошо что перенесли меня тогда в опочивальню к княгине. Я всегда форму отлично держала, вот и выбрали меня для ее колокольчика-звонка.
Важной я тогда стала, задаваться начала сильно, с простыми подушками даже здороваться перестала. Будто не княгиня-матушка, а я в этот колокольчик звонила, будто я всем в имении нашем распоряжалась. Захочу — один раз позвоню, это просто чтобы пришел лакей, помог нашей больной. Два раза — чай подавать, да поживее, не любит княгиня нерасторопность. И три раза — лекаря звать. Помню как в последний раз три раза звонила, да не успел дохтур…
После похорон началась между родственничками грызня — как наследство делить. Начали бумаги покойной разбирать, адвокатов приглашать. Смотрят, а завещания-то старого нет, сожгла его княгиня перед смертью. Тут, слава богу, мажордом наш заметил, что шов на мне разошелся — взял меня в руки да и нашел во мне аккуратно сложенную записку покойной. Всё имение своё отписала она внучке своей любимой, Лизавете. Нашли бы эту записку семейные “адвокаты”, точно бы след за старым завещанием в огонь отправили, так что смогла я послужить своей княгине напоследок, справедливость установить.
И снова вроде бы в какое-то русло события вошли. В доме главной сделалась внучка любимая княгини — Лизавета. В ту пору она уже дамой была в полном, так сказать, расцвете… Но я-то ее помнила с младенчества, как только та ходить научилась. Помню слезы ее детские горькие, когда обижали ее сверстники, все они соленые в меня впитались, все мне одной доверены были. Хоть и хрупка на вид, выдержка у девочки была что надо — кроме меня, никто ее слез не видел.
А как в доме девушка на выданье, так значит вечера званые, гости, на рояле играют, поют красиво. Мне такое очень приятно. Только всё больше людей военных у нас, и разговоры все полны какой-то бравады, о походах каких-то дальних говорят, непонятно… А жениха Лизавета Александровна так себе и не успела выбрать, война какая-то началась, всех на фронт отправили. Вечера в нашем доме стали всё тише, мрачнее, да и люстру зажигать стали всё реже, опять на свечи в подсвешниках перешли.
Отдельно хочу сказать про свечи — хоть и светло всем от них делается, нелюбовь у нас с ними давняя, потому как воск от них любую подушку испортит, любой мебели обивку засалит. Так радовалась, когда в гостиной обсуждали эти новомодные лампочки, всё ждала, когда их у нас установят! И вот опять — свечи…
Ну а потом закружилось-завертелось, помню, какие-то люди в шинелях все время в доме размещались — проходной двор! — я тогда опять на диван в гостиной переместилась. Разных разговоров ф наслушалась, много странных слов — и все какие-то злые, недобрые. Домашние тогда в одной комнатушке наверху ютились, хорошо что меня опять к себе взяли. Помню, ворвались однажды какие-то очередные “гости” в шинелях, княжна Лизавета тогда серьги свои бриллиантовые в меня спрятала — прямо ножом для писем по краю меня распорола, наспех зашила. Тогда всё обошлось, так что недолго я оставалась “подушкой с бриллиантами внутри”. Так же распороли, алмазики себе забрали, и пёрышки мои в покое оставили.
Но, видимо, всему предел приходит, как и срок, который мне был отмерян в этом доме. Много хорошего в нем довелось повидать, но всему конец приходит. Ворвались в имение к нам опять какие-то типы, в свое время мы бы таких на порог не пустили, конюх Степка таких бы взашей выпроводил, только где теперь наш Степка… Вывели всех домашних, заспанных, и отправили куда-то, в Расход, сказали. В какой-такой Расход? Я из разговоров в гостиной про много разных мест слышала, и вроде деревни-села в нашей местности знаю, нет у нас такого местечка. Может, какую деревушку в Расход переименовали? Уж не Сырые ли Долы? Так себе имечко, но все лучше, чем “в Сырых Долах”, бррр… Сырость я тоже недолюбливаю.
А дальше свезли меня вместе с остальными вещами-мебелью на склад-хранилище какое-то, и начали устраивать нам смотрины. Приходили люди какие-то, много в черных кожаных куртках, значит, мебель себе подбирать, вот и оказалась я вместе с нашим диванчиком, уже довольно обветшалым, в кузове каком-то, там в город, и стала я жить в новой гостиной. Гостиная, я вам прямо скажу, не чета нашей, и дом — не имение, а “многоквартирный” муравейник. Но больше всего я скучала по разговорам умным. Здесь о чем хозяева каждый вечер говорят? Только о вещах, о том, где еды достать, как еще больше каких-то “буржуев” и “кулаков” найти и в тот же самый Расход отправить. Ругались много, много курили прямо в гостиной, много сквернословили. Не люблю я такого, это моей натуре утонченной претит.
А однажды, думала, конец мне настал! Дом большой был, квартир много, слышно хорошо, что где делается. Что неладное начало твориться, это я еще раньше поняла, много стуков в двери громких, кричали на разных этажах, топот, ругань — и так почти каждую ночь. И к моим однажды так пришли, мужчина к двери пошел, голову повесив, а жена ему голосом сдавленным говорила, чтобы не открывал. Достала пистолет его табельный, мной прикрыла, а дуло в меня как упрется — чувствую, в дверь целит. Ну все, и мой черёд пришел, сказала я себе, сейчас как палить начнет, дырок во мне наделает, да и порох все мои пёрышки подпалит, если и решат зачем-то такую чинить, то как вдохнут запах мой подпаленный, прямая мне дорога на свалку!
Но ничего, и тогда пронесло. Как ворвались в гостиную, сразу кричать начали да угрожать — передумала женщина стрелять, отбросила меня с пистолетом в сторону, взяли ее под белы рученьки вместе с мужчиной. Не знаю, что с ними сталося, но особой жалости к ним я не испытывала — ибо разницы между теми, кто уводил, и теми, кого уводили, я уже не видела. И куда подевались изысканные люди?